Насилие (3)

Женщина оттеснит мужчину на второй план в умственной жизни, когда пройдет господство грубого насилия.

Если человек должен быть одинок, пусть он действительно будет одинок и не насилует своих инстинктов и чувств фальшивой близостью.

Не смешно ли помышлять о справедливости, когда всякое насилие встречается обществом как разумная и целесообразная необходимость, и всякий акт милосердия, например оправдательный приговор, вызывает целый взрыв неудовлетворенного, мстительного чувства?

Законное насилие для нас почти неощутимо, потому что слишком привычно.

Насилие, если оно позволяет себе помедлить, становится властью.

Те, кто делает мирную революцию невозможной, делают насильственную революцию неизбежной.

У Энди не было заранее составленной программы беззаконных и насильственных действий, но он рассчитывал, что, когда дойдет до дела, его аморальный инстинкт окажется на высоте положения.

Кулаки — средство идиотов.

Насилие рождает насилие. Я это знаю, все это знают, но иногда так приятно помечтать о насилии.

Нашего почитания заслуживает тот, кто господствует над умами силою правды, а не те, которые насилием делают рабов.

Когда тщетна мягкость, тогда насилие законно.

Гипотеза — прекрасная девица, теория — зрелая женщина. Увы, первую во вторую лишь иногда превращает законный брак с аргументом, чаще - сожительство с авторитетом и нередко — насилие.

Садизм нередко проявляется в отсутствии каких бы то ни было чувств.

Социальный прогресс находится в обратном отношении к степени принуждения, насилия или власти, проявляющихся в общественной жизни.

Покровительство массам во все времена было предлогом к насилию – оправданием монархии, аристократии и преимуществ разного рода. Но есть ли хоть один пример в истории мира, когда, при монархическом ли, при республиканском ли правлении, покровительство рабочим массам не означало бы их угнетения? Покровительство, какое оказывали трудящимся люди, державшие в своих руках законодательную власть, в лучших случаях было лишь покровительством, какое человек оказывает скотине. Он покровительствует ей, чтобы пользоваться затем ее силой и мясом.

Кровь вызывает кровь.

Цивилизованное насилие даст сто очков вперёд животному.

Убийство так же неотделимо от политики, как дипломатия или война. В конце концов, политика — это балансирование на острие насилия.

Сколько веков пройдет еще, прежде чем нравственная эволюция — если только нравственная эволюция вообще существует — излечит человечество от врожденного преклонения перед грубой силой, от того фанатического наслаждения, которое испытывает человек, — человек как разновидность животного мира, — торжествуя с помощью насилия, с помощью насилия навязывая свое мироощущение, свое представление о жизни другим, более слабым, тем, что чувствуют иначе, живут иначе, чем он.

— Бери все, что хочешь, только не убивай и не насилуй меня!
— Даже захоти я, я бы не смог тебя изнасиловать. Ангелы не приспособлены.

Вот этого как раз и надо остерегаться — изображать странным то, в чем ни малейшей странности нет. Дневник, по-моему, тем и опасен: ты все время начеку, все преувеличиваешь и непрерывно насилуешь правду.

Там обо мне будут верно судить, где научное исследование не есть безумие, где не в жадном захвате – честь, не в обжорстве – роскошь, не в богатстве – величие, не в диковинке – истина, не в злобе – благоразумие, не в предательстве – любезность, не в обмане – осторожность, не в притворстве – умение жить, не в тирании – справедливость, не в насилии – суд.

Детство тянется к насекомым. Они любопытны, они порождают в душе тягу к насилию над собой и природой. А это уже — стимул к творчеству.

Там, где часты насильственные поступки, они терпимы.

Избавиться от мысли люди не могут: они могут загромоздить ее материальными внешними силами, могут поставить на поприще насилия; но, обремененная недостойною себя громадою, она тем не менее движет ее, и тогда страшно столкновение грубых масс, прильнувших к этой духовной силе: страшно разбиваются и разрушаются они друг об друга.

Если мы не хотим над собой насильственной власти — каждый должен обуздывать и сам себя. Никакие конституции, законы и голосования сами по себе не сбалансируют общества, ибо людям свойственно настойчиво преследовать свои интересы. Большинство, если имеет власть расширяться и хватать — то именно так и делает. (Это и губило все правящие классы и группы истории.) Устойчивое общество может быть достигнуто не на равенстве сопротивлений — но на сознательном самоограничении: на том, что мы всегда обязаны уступать нравственной справедливости. Только при самоограничении сможет дальше существовать все умножающееся и уплотняющееся человечество. И ни к чему было все долгое развитие его, если не проникнуться духом самоограничения: свобода хватать и насыщаться есть и у животных. Человеческая же свобода включает добровольное самоограничение в пользу других. Наши обязательства всегда должны превышать предоставленную нам свободу.

Надо бороться с насилием, но стремление избежать его любой ценой означало бы отказ от решения всех великих человеческих задач.

Кажется, люди больше гневаются, когда их правам наносится легкий ущерб, чем когда они совершенно лишаются их благодаря насилию.

Люди негодуют на несправедливость равных себе более, чем на насилие своих властелинов.

Всё, что достигнуто дрессировкой, нажимом, насилием, — непрочно, неверно и ненадёжно.