Борис Львович Васильев (6)

— Дурак. И это — на всю жизнь, как родимое пятно.

А разве на родину можно обижаться? Родина всегда права. Люди могут ошибаться, могут быть неправыми, даже злыми, но родина злой быть не может, ведь правда? И обижаться на нее неразумно.

Молодое счастье всегда эгоистично, и в этом эгоизме его радостная и всесокрушающая сила.

Он всегда жил одиноко, даже тогда, когда рядом была она, он привык к этому одиночеству, ценил его и гордился им, но при этом знал, что одиночество это — его каприз, а не его судьба. Что есть на свете человек, к которому он в любой миг может приехать просто так, со скуки, или умирать, есть плечо, к которому можно припасть, есть сердце, которое всегда поймет, есть руки, которые в последний раз закроют его глаза. Теперь все исчезло. Плечо было чужим и холодным, руки — неподвижными, а сердце, перестав биться, уже не принадлежало ни ей, ни ему. И по ту сторону гроба сейчас стояла не боль, не тоска: по ту сторону стояло отчаяние глухой одинокой старости. Одиночество стало судьбой.

Что в ней находится, в данной жидкости? В данной жидкости — семь утопленниц: горе и радость, старость и младость, любовь да сонет, да восемнадцать лет. Все я вспоминаю, как тебя выпиваю.

Религия — опора женщин. Мужчины в ней мало нуждаются, уповая на силу, но женщинам с нею уютнее.

Добро достраивает душу вашу, тогда как зло всегда лишь разрушает ее.

Все сражались за свою правду, и никто не поднял праведного меча за общую истину.

— Другие богатством гордились или знатностью, а мы — профессией.
— А что это за профессия?
— Родину защищать! Есть такая профессия.

Интересно, но все старые времена в России всегда почему-то считаются добрыми.

Ты на перепутье, доченька. Возьми веник и грабли. Подмети дорожки к дому и очисти сад от сухих веток и старой листвы. И все отсеется. Все второстепенное отсеивает труд. Не ради искупления грехов, а ради их анализа и решения.

В детство нельзя впасть, это — старческая болезнь. Из детства можно только выпасть. Как из гнезда...

История — не веревка, ее заново не свяжешь, однажды разрубив. Понадобится новая веревка, которую и начнут вить из народа.

Может быть, замечательным называется человек, который замечает окружающих?

Он не просто улыбался, он словно расцветал неторопливо, сам удивляясь, что улыбается и расцветает.

Вымирает живая красота. Одни зоопарки скоро останутся.

Я с ним разминулся, со своим счастьем. Мы пошли по разным дорогам, и мое счастье, не встретив меня, где-то растерянно бродит в этом мире.

Есть натуры, которые впитывают горе обильнее, чем радость.

В каждом классе есть свой тихий отличник, над которым все потешаются, но которого чтут как достопримечательность и решительно защищают от нападок посторонних.

Нельзя предавать отцов. Нельзя, иначе мы убьем сами себя, своих детей, свое будущее. Мы разорвем мир надвое, мы выроем пропасть между прошлым и настоящим, мы нарушим связь поколений, потому что нет на свете страшнее предательства, чем предательство своего отца.

Все в прошлом, ибо это прошлое прочно вошло в их настоящее.

Пейте чай, болтайте, слушайте музыку, читайте хорошие стихи.

Искусство должно идти к мысли через чувства. Оно должно тревожить человека, заставлять болеть чужими горестями, любить и ненавидеть. А растревоженный человек пытлив и любознателен: состояние покоя и довольства собой порождает леность души.

Что касается поэзии в частности и искусства вообще, то мне больше по душе то, где знаки вопросительные превалируют над знаками восклицательными. Восклицательный знак есть перст указующий, а вопросительный — крючок, вытаскивающий ответы из вашей головы. Искусство должно будить мысли, а не убаюкивать их.

— У нас общий корень, воевода.
— Да, корень общий, только плоды у каждого свои.

В старости силы переходят в разум, если ты в молодости не поленился проторить к нему дорогу.

Он остался в живых только потому, что кто-то погибал за него. Он сделал это открытие, не понимая, что это — закон войны. Простой и необходимый, как смерть: если ты уцелел, значит, кто-то погиб за тебя.

Крепость не пала: она просто истекла кровью.

Бывает горе — что косматая медведица. Навалится, рвет, терзает — света невзвидишь... А отвалит — и ничего, вроде можно дышать, жить, действовать. Как не было.
А бывает пустячок, оплошность. Мелочь, но за собой мелочь эта такое тянет, что не дай бог никому.

Не знаю, были ли у нее шрамы на теле, но на душе были.