Всеволод Гаршин

Вы бы предпочли несчастье трех людей несчастью вас одного.

Художник, по сравнению с толпой, есть человек, который лучше видит и может передать другим то, что он видит.

Пошлости долго не умирают.

— Ты вот дай мне графинчик очищенной.
— С чем прикажете?
— С чем? С рюмкой.

На то и мозги, дружище, чтобы заблуждаться.

В пустой и бесцельной толчее, которую мы все называем жизнью, есть только одно истинное, безотносительное счастье: удовлетворение работника, когда он, погруженный в свой труд, забывает все мелочи жизни и потом, окончив его, может сказать себе с гордостью: да, сегодня я создал благое.

Уж таково глупое, бедное человеческое сердце. Когда оно ранено, оно мечется навстречу каждому встречному и ищет облегчения. И не находит его. Это совершенно понятно, кому нужен дырявый, нештопаный чулок? Всякий старается отбросить его носком подальше от своей ноги...

Разве есть они, хорошие люди, разве я их видела и после и до моей катастрофы? Должна ли я думать, что есть хорошие люди, когда из десятков, которых я знаю, нет ни одного, которого я могла бы не ненавидеть?

Никакое начальство не пользуется таким почетом от своих подчиненных, каким доктор-психиатр от своих помешанных.

Ко многому привыкаешь.

Прошлого не воротишь.

Война есть общее горе, общее страдание, и уклоняться от нее, может быть, и позволительно, но мне это не нравится.

Я переживаю самим собой великие идеи о том, что пространство и время — суть фикции.

Человеку, который достиг того, что в душе его есть великая мысль, общая идея, ему всё равно, где жить, что чувствовать.

Его состояние было странною смесью правильных суждений и нелепостей.

Мне все равно, где ни быть и когда ни жить. Если мне все равно, не значит ли это, что я везде и всегда?

Художник на то и художник, чтобы уметь поставить в себя вместо своего я — чужое.