Лев Шестов (2)

Всякая философия есть своего рода мемуары и невольные признания философа.

Нужно уметь все, даже смерть, использовать для целей нашей жизни.

Чтобы обрести веру, нужно отказаться от разума.

Новые мысли, даже собственные, не скоро завоевывают наши симпатии. Нужно сперва привыкнуть к ним.

Постылый, скучный, раздражающий труд — есть условие развития гения.

Поскребите синтетического философа, и вы найдёте моралиста.

Нужно уметь читать, а этому очень нелегко научиться: на сто грамотных людей едва ли девяносто девять понимают, что они читают.

Философия должна жить сарказмами, насмешками, тревогой, борьбой, недоумениями, отчаянием, великими надеждами и разрешать себе созерцание и покой только время от времени, для передышки.

Сплошь и рядом человек продолжает жить после того, когда он совершенно утратил способность брать от жизни то, в чем мы привыкли видеть ее сущность и смысл.

Истинная свобода есть возможность. Возможность спасения там, где наш разум говорит, что все возможности кончились.

Начало философии не удивление, как учили Платон и Аристотель, а отчаяние.

Все наиболее замечательное, что создавалось гением, являлось результатом фантастического, бестолкового, казавшегося всем смешным и ненужным, но упорного искания.

Выдержанная и последовательная философия становится невыносимой. Если поэзия должна быть глуповатой, то философия должна быть сумасшедшей, как вся наша жизнь. В разумной же философии столько же коварства и предательства, сколько и в обыкновенном здравом смысле.

Привычка к логическому мышлению убивает фантазию.

Действительная опасность никогда не устранялась словами и теориями.

Люди часто начинают стремиться к великим целям, когда чувствуют, что им не по силам маленькие задачи.

Когда защищаешь своё последнее достояние, средств не разбираешь.

Нравственные люди — самые мстительные.

Отрыжка прерывает самые возвышенные человеческие размышления. Отсюда, если угодно, можно сделать вывод, но, если угодно, можно никаких выводов и не делать.

Очень оригинальный человек часто бывает банальным писателем и наоборот.

Страх смерти объясняется исключительно чувством самосохранения.

Судьба охотнее всего смеется над идеалами и пророчествами смертных — и, нужно думать, в этом сказывается ее великая мудрость.

Человеческие истины только и годны, что для служебных целей.

Вернейшее средство освободиться от надоевших истин — это перестать платить обычную дань уважения и благоговения и начать обращаться с ними запросто, даже с оттенком фамильярности и презрения.

Для иных учителей нет больших мук в мире, чем слишком верующие и последовательные ученики.

Творец обыкновенно испытывает одни огорчения.

На человека обыкновенно гораздо более действует последовательность в интонации, чем последовательность в мыслях.

Рассказывают, что какой-то математик, прослушав музыкальную симфонию, спросил: «что она доказывает?» Разумеется, ничего не доказывает, кроме того, что у математика не было вкуса к музыке.

Никогда готовые идеи не прибавят дарования посредственности.

Известного рода недостатки в замечательном человеке не менее характерны и важны, чем его достоинства.