Всё проходит, да не все забывается.
Какая это старая русская болезнь, это томление, эта скука, эта разбалованность — вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает: стоит только выйти на крылечко и перекинуть с руки на руку колечко.
Молодость у всякого проходит, а любовь — другое дело.
Я просто баба, и к тому же очень чувствительная, одинокая, несчастная, но поймите же меня – ведь и у курицы есть сердце!
Лезешь в волки, а хвост собачий.
Настанет день — исчезну я, А в этой комнате пустой Все то же будет: стол, скамья Да образ, древний и простой. И так же будет залетать Цветная бабочка в шелку – Порхать, шуршать и трепетать По голубому потолку. И так же будет неба дно Смотреть в открытое окно И море ровной синевой Манить в простор пустынный свой.
О счастье мы всегда лишь вспоминаем. А счастье всюду. Может быть, оно — Вот этот сад осенний за сараем И чистый воздух, льющийся в окно.
Вероятно, у каждого из нас найдется какое-нибудь особенно дорогое любовное воспоминание или какой-нибудь особенно тяжкий любовный грех.
В сущности, всем нам давно пора повеситься, — так мы забиты, замордованы, лишены всех прав и законов, живем в таком подлом рабстве, среди непрестанных заушений, издевательств.
Венец каждой человеческой жизни есть память о ней, — высшее, что обещают человеку над его гробом, это память вечную. И нет той души, которая не томилась бы в тайне мечтою об этом венце.
Она была загадочна, непонятна для меня, странны были и наши с ней отношения — совсем близки мы все еще не были. И все это без конца держало меня в неразрушающемся напряжении, в мучительном ожидании — и вместе с тем был я несказанно счастлив каждым часом.
Всё и все, кого любим мы, есть наша мука, — чего стоит один этот вечный страх потери любимого!
Одна из самых отличительных черт революций – бешеная жажда игры, лицедейства, позы, балагана. В человеке просыпается обезьяна.
Есть женские души, которые вечно томятся какой-то печальной жаждой любви и которые от этого самого никогда и никого не любят.
Если человек не потерял способности ждать счастья — он счастлив. Это и есть счастье.
Неужели вы еще не знаете, что в семнадцать и семьдесят лет любят одинаково? Неужели вы еще не поняли, что любовь и смерть связаны неразрывно?
Мир — бездна бездн. И каждый атом в нем Проникнут Богом — жизнью, красотою. Живя и умирая, мы живем Единою, всемирною Душою.
Уж близок день, прошел короткий сон – И, в доме тишины не нарушая, Неслышно выхожу из двери на балкон И тихо светлого восхода ожидаю...
Я никому ничего не должен, я в долг не занимал.
Только человек дивится своему собственному существованию, думает о нём. Это его главное отличие от прочих существ, которые ещё в раю, в недумании о себе. Но ведь и люди отличаются друг от друга — степенью, мерой этого удивления.
Я вижу, слышу, счастлив. Всё во мне.
Как ни грустно в этом непонятном мире, он всё же прекрасен.
Из году в год, изо дня в день, втайне ждешь только одного, — счастливой любовной встречи, живешь, в сущности, только надеждой на эту встречу.
Кто женится по любви, тот имеет хорошие ночи и скверные дни.
Я теперь всеми силами избегаю выходить без особой нужды на улицу. И совсем не из страха, что кто-нибудь даст по шее, а из страха видеть теперешние уличные лица.
Из нас, как из дерева, — и дубина, и икона, — в зависимости от обстоятельств, от того, кто это дерево обрабатывает.
Люди спасаются лишь слабостью своих способностей — слабостью воображения, внимания, мысли, — иначе нельзя было бы жить.
Женщины никогда не бывают так сильны, как когда они вооружаются слабостью.
А. К. Толстой когда-то писал: «Когда я вспомню о красоте нашей истории до проклятых монголов, мне хочется броситься на землю и кататься от отчаяния». В русской литературе еще вчера были Пушкины, Толстые, а теперь почти одни «проклятые монголы».
Снова сон, пленительный и сладкий, Снится мне и радостью пьянит, — Милый взор зовет меня украдкой, Ласковой улыбкою манит. Знаю я, — опять меня обманет Этот сон при первом блеске дня, Но пока печальный день настанет, Улыбнись мне — обмани меня!