Достаточно погнать человека под выстрелами, и он превращается в мудрого волка; на смену очень слабому и в действительно трудных случаях ненужному уму вырастает мудрый звериный инстинкт.
О, только тот, кто сам побеждён, знает, как выглядит это слово! Оно похоже на вечер в доме, в котором испортилось электрическое освещение, на протухшее постное масло, на матерную ругань женскими голосами в темноте. Словом, оно похоже на смерть.
Может быть, деньги мешают быть симпатичным. Вот здесь, например, ни у кого нет денег, и все симпатичные.
Вот бывают же такие письма. Только возьмешь в руки конверт, а уже знаешь, что там такое.
Была бы кутерьма, а люди найдутся.
Есть же такая сила, что заставляет иногда глянуть вниз с обрыва в горах... Тянет к холодку... к обрыву...
Довольно сентиментальничать. Просентиментальничали свою жизнь.
Чего подушку за ухо тянете?
Один верит, другой не верит, а поступки у вас у всех одинаковые.
У зулусов жить — по-зулусьи выть. Международная вежливость, как говорится.
Мы ее написали в семь с половиной дней, потратив, таким образом, на полтора дня больше, чем на сотворение мира. Несмотря на это, она вышла еще хуже, чем мир.
Варенуха пошёл в мужское отделение и, прежде всего, увидел, что пять дней тому назад выкрашенные стены исписаны неплохо сделанными карандашом рисунками половых органов, четверостишиями и отдельными очень употребительными, но почему-то считающимися неприличными, словами.
Для того, кто знает хорошо прошлое, будущее узнать не составляет особенного труда.
Лежат внутри красивые полушария с извилинами и молчат.
— Какой план рассказа? — Хм... В одном доме жил священник... Все заинтересовались. Праздношатающиеся подняли головы. — Ну? — И умер.
— Принимается, товарищи? Кто против? — спросил секретарь у своей чернильницы. Та ничего не имела против, и секретарь написал на листе: «Принято единогласно». И сам же себя похвалил.
— Я ведь, собственно говоря, водки не пью. — Стыдитесь!
У нас теперь другое, более страшное, чем война, чем немцы, чем вообще все на свете: у нас большевики.
Фуке не был гнусным скупердяем, он был широкий, элегантный казнокрад.
Слава выглядит совсем не так, как некоторые её представляют, а выражается преимущественно в безудержной ругани на всех перекрёстках.
— Вы социально опасный элемент! — Я социально опасный тому, кто мне социально опасный, а с хорошими людьми я безопасный.
— Пардон, пардон, так что же из этого? Если меня расстреляли в Баку, я, значит, и в Москву не могу приехать? Меня по ошибке расстреляли, совершенно невинно...
Я могу хотеть все, что я хочу
Да почему, в конце концов, каждому своему действию я должен придумывать предлог?
Давно уже отмечено умными людьми, что счастье — как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь.
Закат, беспокойно громыхая, выжигает мне внутренности.
Рядом стояла спутница раздражительной бессонницы, со щетиной окурков — пепельница.
Мы настоящие люди искусства, а потому и служим своим искусством тому, кто нам платит деньги, не вдаваясь в долгие разговоры.
Когда я родился – я заплакал; впоследствии каждый прожитой день объяснял мне, почему я заплакал, когда родился...
Невозможно выполнять законы общества, не подавляя инстинктивные желания.