Александр Николаевич Островский (3)

Или я стар и глуп стал, или всё перевернулось на свете — ни чужой собственности, ни честности не стало, воровство перестали называть воровством!

— Вы не знаете женщин. Их капризами нужно уметь пользоваться; женщина из каприза способна на многое.

А вот умные люди замечают, что у нас и время-то короче становится. Бывало, лето и зима-то тянутся-тянутся, не дождешься, когда кончатся; а нынче и не увидишь, как пролетят.

— Женщина, когда рассердится, так воображает, что может наговорить ужасно много горьких истин. Начнет торжественно; «Во-первых», да в пяти словах все и выскажет; дальше содержания-то и не хватает. «Во-вторых», «во-вторых», а сказать-то нечего.
— Ах, какой противный!
— Но и тут они не теряются. Когда у них ни слов, ни соображения не хватает, так они браниться начинают. А во-вторых, скажут: «Ты дурак, невежа». Так, что ли?
— Так точно. А во-вторых, ты невежа!

Какие нежности при нашей бедности!

— Кабы любовь-то была равная с обеих сторон, так слез-то бы не было. Бывает это когда-нибудь?
— Изредка случается. Только уж это какое-то кондитерское пирожное выходит, какое-то безэ.

Пока не видишь других людей, так и свои хороши кажутся; а как сравнишь, так на свое-то и глядеть не хочется.

И первый человек греха не миновал, да и последний не минует.

А как влюбляются люди необразованные: от всей души, то есть от всей своей первобытной дикости!

Я, господа, не против образования, но и не за него. Развращение нравов на двух концах: в невежестве и в излишестве образования; добрые нравы посередине.

— Что нам природа: леса, горы, луна? Ведь мы не дикие, мы люди цивилизованные.
— Действительно, брат, скучно. Ну, пойдем, цивилизованный человек. Пойдем в буфет!

— У меня уж слишком сильно воображение и, кажется, в ущерб рассудку.

Слезы у вас дешевы.

— Ведь это чистое создание.
— И прекрасно. Тем легче обмануть.

Русский человек любит посмеяться над ближним, и смеётся безжалостно.

Пригляделись вы, либо не понимаете, какая красота в природе разлита.

Мать чего глазами не увидит, так у нее сердце вещун, она сердцем может чувствовать.

Модное-то ваше да нынешнее, я говорю ему, каждый день меняется, а русской-то наш обычай испокон веку живет! Старики-то не глупей нас были.

Как мужик русский: мало радости, что пьян, надо поломаться, чтоб все видели. Поломается, поколотят его раза два, ну, он и доволен, и идёт спать.

Я ждала вас долго, но уж давно перестала ждать.

Прежде женихов-то много было, так и на бесприданниц хватало; а теперь женихов-то в самый обрез: сколько приданых, столько и женихов.

Жениться! Не всякому можно, да не всякий и захочет.

— Я смешной человек... Я знаю сам, что я смешной человек. Да разве людей казнят за то, что они смешны? Я смешон — ну, смейся надо мной, смейся в глаза! Приходите ко мне обедать, пейте мое вино и ругайтесь, смейтесь надо мной — я того стою. Но разломать грудь у смешного человека, вырвать сердце, бросить под ноги и растоптать его! Ох, ох! Как мне жить! Как мне жить!