Владимир Набоков (3)

Он есть, мой сонный мир, его не может не быть, ибо должен же существовать образец, если существует корявая копия.

Кто бреется, тот каждое утро молодеет на день.

Неужели я жила эти три года без тебя и было чем жить и для чего жить?

Король рыдает от радости, трубы трубят, нянька пьяна...

Мы бы предпочли никогда прежде не знать соседа — отставного торговца сосисками — если бы оказалось, что он только что выпустил сборник стихов, непревзойдённых никем в этом веке.

Такая она была добренькая, эта Рита, такая компанейская, что из чистого сострадания могла бы отдаться любому патетическому олицетворению природы — старому сломанному дереву или овдовевшему дикобразу.

Жизнь — серия комических номеров.

Искусство — божественная игра. Эти два элемента — божественность и игра — равноценны.

— Какое место вы себе отводите среди писателей ныне живущих и писателей недавнего прошлого?
— Я часто думаю, что должен существовать специальный типографский знак, обозначающий улыбку, — нечто вроде выгнутой линии, лежащей навзничь скобки, именно этот значок я поставил бы вместо ответа на ваш вопрос.

Нас мало — юных, окрылённых,
Не задохнувшихся в пыли,
Ещё простых, ещё влюбленных
В улыбку детскую земли.

Если мне бы сказали, что за это меня завтра казнят — я всё равно бы на неё смотрел.

«Какой он, право, странный», — думала Клара, с тем щемящим чувством одиночества, которое всегда овладевает нами, когда человек, который нам дорог, предается мечте, в которой нам нет места.

Бывают такие мгновения, когда все становится чудовищным, бездонно-глубоким, когда кажется так страшно жить и еще страшнее умереть.

Этот день его, как и предыдущие, прошел вяло, в какой-то безвкусной праздности, лишенной мечтательной надежды, которая делает праздность прелестной.

Они говорили мало, говорить было слишком темно.

В этот странный, осторожно-темнеющий вечер, в липовом сумраке широкого городского парка, на каменной плите, вбитой в мох, Ганин, за один недолгий час, полюбил ее острее прежнего и разлюбил ее как будто навсегда.

Крылатые заседатели! Никакой загробной жизни не принимаю, если в ней не объявится Лолита в том виде, в каком она была тогда, на колорадском курорте.

Говорю я о турах и ангелах, о тайне прочных пигментов, о предсказании в сонете, о спасении в искусстве. И это — единственное бессмертие, которое мы можем с тобой разделить, моя Лолита.

Нет ничего ближе к опровержению основных законов физики, чем умышленная езда не по той стороне.

Я же всегда выбирал нравственную гигиену невмешательства.

Знаешь, ужасно в смерти то, что человек совсем предоставлен самому себе.

Одиночество, как положение, исправлению доступно, но как состояние, это — болезнь неизлечимая.

Нельзя строить жизнь на песке несчастья.

Любовные письма нужно жечь всенепременно. Из прошлого получается благородное топливо.

Бесконечные совершенства заполняют пробел между тем немногим, что дарится и всем тем, что обещается, всем тем что таится в дивных красках несбыточных бездн.

Неприличное бывает зачастую равнозначащим необычному.

Это было состояние припадочной похотливости, которая бы льстила моему самолюбию, если бы не обостряла так мою ревность.

Мой мир был расщеплен. Я чуял присутствие не одного, а двух полов, из коих ни тот, ни другой не был моим.

Хоть мы грустим и радуемся розно,
Твоё лицо, средь всех прекрасных лиц,
Могу узнать по этой пыли звёздной,
Оставшейся на кончиках ресниц...

Счастье, за которое он уцепился, остановилось; апрельский этот день замер навеки, и где-то, в другой плоскости, продолжалось движение дней, городская весна, деревенское лето — смутные потоки, едва касавшиеся его.