“Одно лето в аду” (Артюр Рембо)

Жизнь — это фарс, который играют все.

Я заносил в тетрадь тишину, ночь; я отмечал невыразимое. Я ловил головокружение.

Я не люблю женщин. Любовь должна быть придумана заново, это известно. Теперь они желают лишь одного — обеспеченного положения. Когда оно достигнуто — прочь сердце и красота: остается только холодное презрение, продукт современного брака. Или я вижу женщин со знаками счастья, женщин, которых я мог бы сделать своими друзьями, — но предварительно их сожрали звери, чувствительные, как костер для казни.

Теперь я проклят, родина внушает мне отвращение.

Действие — это не жизнь, а способ растрачивать силу, раздражение нервов. Мораль — это слабость мозгов.

Жизнь расцветает в труде — это старая истина; однако жизнь, принадлежащая мне, не очень весома, она взлетает и кружит вдалеке от активного действия, столь дорогого современному миру.

Нет больше нужды ни в божественной любви, ни в преданности. Я не жалею о веке чувствительных душ. Всё имеет смысл: и презрение, и милосердие, поэтому я оставляю за собою место на вершине ангельской лестницы здравого смысла.

Тоска не будет больше моей любовью.

Я шла за ним, как бы далеко он ни заходил в своих действиях, странных и сложных, дурных и хороших: я была уверена, что никогда мне не будет дано войти в его мир.

К смерти иди с твоим вожделеньем, и твоим эгоизмом, и со всеми семью грехами.

Мне следовало бы иметь свой ад для гнева, свой ад — для гордости и ад — для ласки; целый набор преисподних.

Духовная битва так же свирепа, как сражения армии; но созерцание справедливости — удовольствие, доступное одному только богу.

Я вернусь с железными мускулами, с темною кожей и яростными глазами: глядя на эту маску, меня сочтут за представителя сильной расы. У меня будет золото: я стану праздным и грубым. Женщины заботятся о свирепых калеках.

Видишь только своего Ангела и никогда не видишь чужого.

И меня устрашает зима, потому что зима — это время комфорта.