Мэри Шелли

Всякий, кто трудится для людей, часто видит, как из посеянного им зерна вырастает неблагодарность, удобряемая пороком и глупостью.

Жажда мести поддерживала во мне жизнь; я не смел умереть и оставить в живых своего врага.

Почему человек так гордится чувствами, возвышающими его над животными? Они лишь умножают число наших нужд. Если бы наши чувства ограничивались голодом, жаждой и похотью, мы были бы почти свободны.

Совершенный человек всегда должен сохранять спокойствие духа, не давая страсти или мимолетным желаниям возмущать этот покой.

Друзья детства, даже когда они не пленяют нас исключительными достоинствами, имеют над нашей душой власть, какая редко достаётся друзьям позднейших лет.

Он берёг её, как садовник бережет редкостный цветок от каждого дуновения ветра, и окружил всем, что могло приносить радость её нежной душе.

Ничто не вызывает у нас столь мучительных страданий, как резкая и внезапная перемена.

Там, где кончается любовь животного к своему детенышу, начинается подлинная любовь родителей к ребенку.

В моей душе живет нечто непонятное мне самому.

Что может преградить путь отваге и воле человека?

Я повсюду вижу счастье, и только мне оно не досталось. Я был кроток и добр: несчастья превратили меня в злобного демона. Сделай меня счастливым и я снова буду добродетелен.

Мы остаемся как бы незавершенными, пока некто, более мудрый и достойный, чем мы сами, — а именно таким должен быть друг, — не поможет нам бороться с нашими слабостями и пороками.

Ничто так не успокаивает дух, как обретение твёрдой цели — точки, на которую устремляется наш внутренний взор.

Наступает наконец время, когда горе перестает быть неодолимым, его уже можно обуздывать; и, хотя улыбка кажется кощунством, мы уже не гоним ее с уст.

Ничто так не тяготит нас, как наступающий вслед за бурей страшных событий мертвый покой бездействия – та ясность, где уже нет места ни страху, ни надежде.

Люди не были счастливы не потому, что не могли достичь счастья, а потому, что не хотели взяться за устранение препятствий, ими же созданных.

Есть ли счастье более истинное и безоблачное, чем восторженное общение юных существ?

Прежде я жил в мире, именуемом повседневной действительностью; обнаружив, что все сущее имеет смысл более глубокий, чем тот, который предстает глазам, я словно очутился в иной, вновь открытой стране.

Я радуюсь этому мрачному небу, ибо оно добрее ко мне, чем твои братья — люди.

Раз мне не дано вселять любовь, я буду вызывать страх.

Я должен был бы быть твоим Адамом, а стал падшим ангелом, которого ты безвинно отлучил от всякой радости.

Жизнь, пускай полная страданий, все же дорога мне, и я буду ее защищать.

Я избегал людей; все, что говорило о радости и довольстве, было для меня мукой; моим единственным прибежищем было одиночество — глубокое, мрачное, подобное смерти.

На какой-то миг я отважился сбросить свои цепи и оглядеться вокруг свободно и гордо. Но железо цепей уже разъело мою душу, и я снова, дрожа и отчаиваясь, погрузился в свои переживания.

Нет в жизни ничего переменчивее наших чувств.

Если ваши занятия ослабляют в вас привязанности или отвращают вас от простых и чистых радостей, значит, в них наверняка есть нечто не подобающее человеку.

И все же мужчина остается слеп к тысяче житейских мелочей, требующих внимания женщины.

Людям свойственно ненавидеть несчастных.

Обещая мне новые привязанности, неужели вы думаете, что они заменят мне мои утраты?

Жизнь упряма и цепляется за нас тем сильнее, чем мы больше ее ненавидим.