Игорь Губерман (8)

За осенью — осень. Тоска и тревога.
Ветра над опавшими листьями.
Вся русская жизнь — ожиданье от Бога
какой-то неясной амнистии.

Россия тягостно инертна
в азартных играх тьмы со светом,
и воздаётся лишь посмертно
её убийцам и поэтам.

Не так обычно страшен грех,
как велико предубеждение,
и кто раскусит сей орех,
легко вкушает наслаждение.

У времени всегда есть обстоятельства
и связная логическая нить,
чтоб можно было низкое предательство
высокими словами объяснить.

Забавен русской жизни колорит,
Сложившийся за несколько веков:
С Россией ее совесть говорит
Посредством иностранных языков.

Россия непостижна для ума,
Как логика бессмысленна для боли:
В какой другой истории тюрьма
Настолько пропитала климат воли?

Высокое, разумное, могучее
Для пьянства я имею основание:
При каждом подвернувшемся мне случае
Я праздную моё существование.

Не могу эту жизнь продолжать,
а порвать с ней — мучительно сложно;
тяжелее всего уезжать
нам оттуда, где жить невозможно.

Надо жить наобум, напролом,
наугад и на ощупь во мгле,
ибо нынче сидим за столом,
а назавтра лежим на столе.

Время льётся, как вино,
Сразу отовсюду,
Но однажды видишь дно
И сдаёшь посуду.

Когда клубится страх кромешный
и тьму пронзает лай погонь,
благословен любой, посмевший
не задувать в себе огонь.

А вдруг устроена в природе
Совсем иная череда,
И не отсюда мы уходим,
А возвращаемся туда?

В чужую личность мне не влезть,
А мной не могут быть другие,
И я таков, каков я есть,
А те, кто лучше, — не такие.

Тех, кто искренне болеет за общество, общество искренне считает душевнобольными.

По давней наблюдательности личной
Забавная печальность мне видна:
Говно глядит на мир оптимистичней,
Чем те, кого воротит от говна.

Творец, никому не подсудный,
Со скуки пустил и приветил
Гигантскую пьесу абсурда,
Идущую много столетий.

Эпохи крупных ослеплений
Недолго тянутся на свете,
Залившись кровью поколений,
Рожденных жить в эпохи эти.

Сквозь вековые непогоды
Идет, вершит, берет свое
Дурак — явление природы,
Загадка замыслов ее.

Поскольку жизнь, верша полет,
чуть воспарив — опять в навозе,
всерьез разумен только тот,
кто не избыточно серьезен.

Всегда и всюду тот, кто странен,
кто не со всеми наравне,
нелеп и как бы чужестранен
в своей родимой стороне.

Своей судьбы актер и зритель,
я рад и смеху, и слезам,
а старость — краткий вытрезвитель
перед гастролью в новый зал.

Мне тяжко тьму задач непраздных
осилить силами своими:
во мне себя так много разных,
что я теряюсь между ними.

В России так нелепо всё смешалось,
и столько обратилось в мёртвый прах,
что гнев иссяк. Осталась только жалость.
Презрение. И неизбывный страх.

На житейских внезапных экзаменах,
где решенья — крутые и спешные,
очень часто разумных и праведных
посрамляют безумцы и грешные.

Безгрешность в чистом виде — шелуха,
от жизненного смысла холостая,
ведь нравственность, не знавшая греха —
всего лишь неудачливость простая.

Смотреть на мир наш объективно,
как бы из дальней горной рощи —
хотя не менее противно,
но безболезненней и проще.

Не зря ли знаньем бесполезным
свой дух дремотный мы тревожим?
В тех, кто заглядывает в бездну,
она заглядывает тоже...

Никто из самых близких поневоле
В мои переживания не вхож;
Храню свои душевные мозоли
От любящих участливых галош.

Два смысла в жизни — внутренний и внешний,
у внешнего — дела, семья, успех;
а внутренний — неясный и нездешний —
в ответственности каждого за всех.

Есть в ощущениях обман,
и есть обида в том обмане:
совсем не деньги жгут карман,
а их отсутствие в кармане.