Будучи детьми, мы слушаем сказки и мечтаем, но мысли наши несовершенны. Когда же, став взрослыми, мы пытаемся вернуть детские грезы, мы уже отравлены ядом повседневности, который делает нас скучными и прозаичными.
Сны старше, чем созерцательный Сфинкс или окруженный садами Вавилон.
Стоял июль — время, когда алхимия лета преображает лес в сливающуюся воедино яркую массу зелени, когда кружится голова от запахов пульсирующего моря влажной листвы и неопределимых ароматов земли и плодов, когда перестаёшь видеть мир в истинном свете, время и пространство становятся пустыми словами, а эхо давно минувших времён настойчиво звучит в очарованном сознании.
«Добро» и «зло» — это сугубо локальные понятия (или их отсутствие) и никак не космические истины или законы. Мы называем нечто «добром», потому что оно несет в себе какие-либо мелкие сугубо человеческие условия, которые нам чем-то приятны. В то же время разумно и просто предположить, что все человечество — это вредный паразит и должно быть уничтожено на благо планеты или Вселенной.
Мы живём на тихом островке невежества посреди темного моря бесконечности, и нам вовсе не следует плавать на далекие расстояния.
Ни смерть, ни удары судьбы, ни муки не способны сравниться с отчаянием от утраты собственного «я».
С возрастом люди становятся скептиками и циниками, с трудом принимая все новое.
Упрямое нежелание поверить в то, что на первый взгляд кажется тебе невероятным, равно как и отрицание вещей, недоступных твоему разумению, есть признак безумия.
Человеческое существо в своей порочности всегда страшнее любого нечеловеческого.
Восставший может погрузиться в бездну, а погрузившийся в бездну может вновь восстать.
Жизнь — страшная штука, а по отдельным дьявольским намекам, долетающим к нам из пучины неведомого, мы можем догадываться, что на самом деле, все обстоит в тысячу раз хуже.
Для того, чтобы поверить в существование зла, вовсе не обязательно сталкиваться лицом к лицу с его непосредственным воплощением.
Не вызывай того, кого не сможешь повергнуть.
Только недоразвитым умам свойственна поспешность, с какой они объясняют любую необычную и сложную для понимания вещь волей якобы сверхъестественных сил.
Время неподвижно и, соответственно, не имеет ни начала, ни конца. Представление о времени как о чём-то движущемся и вызывающем перемены есть иллюзия. Да и само время, в сущности, является иллюзией.
Не мёртво то, что в вечности пребудет, Со смертью времени и смерть умрёт.
Ктулху фхтагн!
Человек может играть силами природы лишь до определенных пределов; то, что вы создали, обернется против вас.
Люди просто-напросто боятся необъяснимых тайн: ум нуждается в успокоительных гипотезах, пусть даже самых нелепых.
Лишённый сообщества живых неизбежно находит себе компанию из не живущих более или из предметов неодушевлённых.
Проявлением наибольшего милосердия в нашем мире является, на мой взгляд, неспособность человеческого разума связать воедино все, что этот мир в себя включает.