Варлам Шаламов

Сомнение, нерешительность — это и есть признак человечности.

Отношение к женщине – лакмусовая бумажка всякой этики.

А человек живёт. Может быть, он живёт надеждами? Если он не дурак, он не может жить надеждами. Поэтому так много самоубийц.

В настоящей нужде познается только своя собственная душевная и телесная крепость, определяются пределы своих возможностей, физической выносливости и моральной силы.

С тех пор, как стал взрослым, живу по важной заповеди: «Не учи ближнего своего». На манер евангельской. Всякая судьба — неповторима. Всякий рецепт — фальшив.

Оказывается, человек, совершивший подлость, не умирает.

Я сам себя собрал из осколков. Добить меня очень трудно.

Одиночество — это не столько естественное, сколько оптимальное состояние человека.

Я видел много такого, чего человек не должен, не имеет права видеть. Душевные травмы — непоправимы. Душевные «обморожения» — необратимы.

Видеть дно жизни — еще не самое страшное. Самое страшное — это когда это самое дно человек начинает — навсегда — чувствовать в своей собственной жизни.

Россия – страна проверок, страна контроля. Мечта каждого доброго россиянина – и заключенного, и вольнонаемного, – чтобы его поставили что-нибудь, кого-нибудь проверять.

Все ищут во мне тайну. А во мне нет тайны, во мне все просто и ясно. Никаких тайн. Я привык с жизнью встречаться прямо. Не отличая большого от малого.

Человеческий язык беден, а не богат. Он с трудом передает мысли и то далеко не всегда — только в идеале может передать — и не может передать сотой части чувств, их оттенков, полутонов, полунамёков.

Писатель, поэт не открывает никаких путей. По тем дорогам, по которым он прошел, уже нельзя ходить.

С первой тюремной минуты мне было ясно, что никаких ошибок в арестах нет, что идет планомерное истребление целой «социальной» группы — всех, кто запомнил из русской истории последних лет не то, что в ней следовало запомнить.

Человек счастлив своим уменьем забывать. Память всегда готова забыть плохое и помнить только хорошее.

О Мандельштаме говорили критики, якобы он отгородился книжным щитом от жизни. Во-первых, это не книжный щит, а щит культуры. А во-вторых, это не щит, а меч. Каждое стихотворение Мандельштама — нападение.

Неудержима склонность русского человека к доносу, к жалобе.

Прерванное стихописание подобно прерванному половому акту, общение с поэзией — всегда общение с Аполлоном, с Богом. С небес тебя суют на кухню коммунальной квартиры.

Остап Бендер — это советский Чичиков.